Мне было одиннадцать лет, когда я понял, что у меня нет друзей, и это подорвало мое самоуважение. Я только что начал 5-й класс в новой школе, да и помимо этого, в таком возрасте все, кажется, испытывают подобные чувства. Но даже это не смягчило удар, когда Вал-О-граммы — те специальные валентинки, которые покупали и отправляли школьники своим лучшим друзьям — были доставлены во все классы, и, казалось, все получили штук по десять, и только мне досталась всего одна — от моей мамы.
Мне было семнадцать лет, когда я стал экспериментировать с самыми режущими глаз средствами для волос, потому что заявление, которое я пытался донести до других своими рваными джинсами и потертыми ботинками, не привлекало такого внимания у моих сверстников, на которое я надеялся. Если они не смотрели на меня или не говорили обо мне, то казалось, будто я вообще не существовал.
Мне был двадцать один год, когда я осознал, что я — самый худший миссионер в истории Церкви. У меня не было столько крещений, сколько было у других, меня не призывали на руководящие позиции, обходя ради даже более молодых миссионеров, и я просто не ощущал того стойкого, всеобъемлющего света, которое я когда-то связывал с миссионерской работой, праведностью и следованием правилам. От этого страдало мое самоуважение.
Мне было двадцать шесть, когда я, наконец, закончил институт, нашел работу, и лишь тогда я почувствовал себя полноценным взрослым. Но вскоре после того как меня приняли на работу, я стал втайне желать вернуться назад и начать все сначала. Потому что в то время мне не хватало храбрости отказаться от должности, которая, как я знал, не позволила бы мне реализовать себя, даже если я и мог теперь платить по счетам. Ведь я не путешествовал по миру, не проходил стажировки в Universal Studios, не играл в НФЛ, не писал бестселлеров и не зарабатывал столько, чтобы обеспечить ранний и зажиточный выход на пенсию. Я сидел за рабочим столом. А все остальные вокруг меня, казалось, жили своей мечтой.
Когда мне было двадцать восемь, моей жене поставили диагноз заболевания легких в терминальной стадии. И независимо от того, сколько у меня было друзей, что я думал о своей внешности, насколько уважаем был коллегами, как гламурно жил, и насколько богатым я был или не был, мое понимание личной ценности теперь определялось тем, как я использовал свою новую боль и опыт прошлого, чтобы научиться состраданию, необходимому, чтобы по-настоящему любить кого-то еще, кроме себя. А что если в этом и заключается секрет? Что если возможность излить душу — хорошее и сокровенное — перед теми, кто окружает нас, и за пределами этого круга, дает вам такую самооценку, которую вы не можете получить ни в социальных сетях, ни из одной из тысяч книг по самоусовершенствованию, которые пылятся на ваших полках? Что если внешнее сострадание, а не внутренний психоанализ, является барометром, с помощью которого Бог измеряет наши предназначение и ценность? Я думаю, что это вполне возможно. Ну, или в крайнем случае, это значительный компонент. Потому что я никогда не чувствовал себя более достойным сыном Бога, чем когда я стал мыть волосы своей жене, потому что для ее легких поднять руки, чтобы намылить голову, стало слишком большой нагрузкой. Я никогда не чувствовал такой решимости и удовлетворения, чем когда я сделал очевидный выбор потерять себя в постоянном уходе круглые сутки за самой драгоценной и нежной дочерью Бога.
Может быть у меня не было друзей в пятом классе, потому что я сам не старался быть другом своим одноклассникам. Возможно, то, что я не находил себя привлекательным в средней школе, означало, что мне нужно было отойти от зеркала и посмотреть в окно. Может быть то, что я не получал руководящие позиции, которые, как мне казалось, были необходимы для того, чтобы действительно добиться положительных сдвигов в миссионерской работе, было связано с тем, что я не в полной мере служил тем, кто был со мной рядом — моим напарникам и семьям, которые стремились через нас понять Евангелие. Может быть, рабское чувство в отношении работы, которая не была самой престижной или прибыльной, означало, что я еще не понимал, что та работа, которая происходила за пределами тех часов с девяти до пяти, станет самой счастливой, самой трудной и самой святой поставленной передо мной задачей. А может быть чувство обделенности и ущемленное самоуважение после семидесяти восьми «лайков» под опубликованной фотографией, которая, как я думал, заслуживала миллиона, означало, что я зашел слишком далеко в том, что когда-то понимал о самооценке, пытаясь превратить свою Божественную сущность в образ кого-то, кем я не был и, вполне возможно, никогда не стану.
Сейчас мне двадцать девять лет. И наверно я еще слишком молод, чтобы точно знать, кто я или что. Но двадцать девять — это, по-моему, уже достаточный возраст, чтобы понимать, кем я не являюсь. Я знаю, что я — не просто резюме или социально-демографическая единица, или тип телосложения, или ступень налоговой шкалы, или аватар. И я знаю, что не свожусь ко всем этим субъективным вещам, потому что я верю, что являюсь чем-то большим, чем просто я сам. И мое самоуважение от этого не зависит.
Я тот, кто я для моей жены, моих друзей, семьи, моих соседей, коллег и товарищей-водителей на автостраде. Я тот, за кем убирает пятидесяти-четырехлетний официант, и кого благодарит за то, что я пришел, даже если я не дал ему достаточно чаевых. Я тот, кем являюсь для человека, который недолюбливает меня, и особенно для того, кого я сам не слишком люблю. Я таков, каким меня видит тот, кому я должен больше служить, кому я должен чаще протягивать руку, кому я должен писать вместо того, чтобы сочинять что-то здесь. Я — это то, насколько я люблю других, потому что это одна из тех немногих вещей, которые я могу контролировать в этой жизни, и это, возможно, единственный способ, как я могу осязаемо измерить свою истинную ценность и повысить свое самоуважение. Но в первую очередь, то, как я люблю других, определяет меня, потому что это все, что Бог просит у меня, и потому, что это все, что я могу Ему дать. И, возможно, этого достаточно.
Оригинал этой статьи был опубликован на сайте LDS.org. Автор Хенри Унга. Переводчик Елена Шэннон.
